Рассказ Владимира Васильевича Хлыбова, который в далёком 1948 году, будучи 15-летним пареньком, поступил в Воркутинский горный техникум, а уже через год был на 106-м километре, откуда и началась его полевая деятельность и становление как геолога.
[tab name=’Часть I’]
Начало
Отучившись один год на электромеханическом отделении Воркутинского горного техникума и поняв, чтo геологоразведочное отделение (которые обещали открыть) открыто не будет, я отчислился и, поскольку мне уже исполнилось 16 лет, устроился на работу в Геологоразведочное управление (ГРУ) комбината «Воркутуголь», базировавшееся тогда в Руднике — поселковом районе Воркуты. Зачислили меня рабочим в партию М.Н. Парханова (так называемый Объект Урал-1), которая находилась уже в поле и вела поисково-разведочные работы на мусковит в районе горы Володя-Кеу на восточном склоне Полярного Урала. Тогда мои знания об Урале исходили только из школьного курса географии. И я был бесконечно по-юношески рад — ведь я буду работать с настоящими геологами!
В управлении не успел я еще наслушаться среди толпы разнорабочих о трудностях и прелестях полевых работ в геологических партиях, как мне и ещё троим рабочим велели собраться на предшахтном разъезде и загрузить сеном вагон, в котором мы должны ехать в качестве сопровождающих до железнодорожного разъезда Чум и далее по железнодорожной ветке Чум — Лабытнанги, пересекающей Урал с запада на восток до какого-то разъезда «106-й километр» (тогда так назывался теперешний посёлок Полярный), где располагалась перевалочная база геологических партий, работавших на Полярном Урале. В какой-то чac нас прицепили к сборному товарняку, и с этого момента начались моя трудовая деятельность, и первый, из 51-го, полевой сезон, и первое довольно тесное знакомство с людьми определенной категории. Двое из моих сотоварищей были много старше меня. Они, бывшие заключенные, отсидели на зоне, как мне удалось понять из их разговоров, по уголовным статьям. Ko мне они практически не проявляли никакого интереса, занимаясь своим делом — постоянной игрой в карты, при этом молодой часто выбегал на остановках и иногда где-то доставал спирт. Но за это короткое время я вполне прилично ознакомился с их жаргоном и убедился в том, как богат и велик наш русский язык.
no images were found
По прибытии на «106-й километр» мне предстояло добраться до места работы. Как раз туда должен был уйти трактор с прицепом из железной лодки-ладьи. В те времена единственным транспортным средством в геологических партиях (кроме лошадей) были железная ладья типа плоскодонной лодки или металлические сани — вcё c тракторной тягой.
Подошло время, и я вместе с группой работяг, направленных также на Объект Урал-1, загрузились в ладью, и трактор тронулся. В пути для меня всё было новым — холмистые и довольно высокие горы, цветастая по-осеннему тундра, олени, бродившие по склону какой-то горы, но всё-таки, чегo греха таить, где-то внутри таилась тревожная мысль — что же ждёт меня впереди?
Читать далее…
[/tab]
[tab name=’Часть II’]
Часть вторая
Наконец — последняя из многочисленных ручьёв и речек переправа через реку Немур-Юган, и нас кто-то встречает на берегу. Меня и еще нескольких работяг высадили, и трактор ушёл дальше. Конечно, ни к каким «настоящим» геологам я не попал, а оказался в бригаде рабочих, занятых на строительстве аэродрома, разбиваемого на пойме левого берега Немур-Югана. В те годы уже начала внедряться в геологию авиация в виде самолетов По-2, называемых в народе почему-то «кукурузниками». Бригадир выделил мне место на нарах, оборудованных с обеих сторон внутри большой палатки, в центре которой стояла чугунная печь. В палатке жили человек 20-25, нетесно, но и невольготно, особенно после работы, когда вокруг печки сушилась одежда. Работяги, опять же все «бывшие», жили мирно, но и не дружно, особенно вечерами, когда возле всё той же печки народ группировался по интересам, возникали то и дело ничем не объяснимые стычки, хотя и без рукоприкладства, зато в сопровождении отборнейшего мата, которым меня уже не удивишь. Питались все организованно, на в качестве доппайка на печке постоянно варилась оленина, благо отбившихся, больных «копыткой» оленей бродило вокруг предостаточно.
Строительство аэродрома — это сказано слишком громко: вся работа состояла в выравнивании площадки на глазок, в переноске на носилках галечника и гравия с возвышенных участков в углубления, а также в вырубке ивняка и ольшаника, выдергивании корней и т.д. Наиболее тяжёлым было освобождение площадки от крупных валунов, поскольку основным рабочим инструментом были лопата, кайло, топор, т.е. всё выполнялось вручную. Чем-то я заслужил благосклонность бригадира — по утрам, при разнарядке на работу он распоряжался довольно своеобразно: «Ну, комсомолец, иди-ка повкалывай!» А сам ставил меня, где полегче.
Но дни шли, работы подходили к концу (позже выяснилось, что площадку бригада всё-таки подготовила хорошо), да и полевой сезон шел к окончанию, чему способствовали короткий световой день, устойчивые заморозки по утрам. Разговоры среди рабочих касались только одной темы: о возвращении на «большую» землю, о заработанном, о дальнейших планах.
Читать далее…
[/tab]
[tab name=’Часть III’]
Часть третья
И вот в подогнанную с рассветом ладью все с шумом и в радостном возбуждении загрузились. Обратный путь на «106-й километр» помню очень хорошо. Снова переехали Немур-Юган, далее Лонгот-Юган. Последнюю перед «106-м километром» реку Пайпудыну надеялись переехать еще засветло. Но что-то в пути не получилось, мы подъехали к переправе затемно, и тракторист в темноте не попал точно на брод. Медленно, с металлическим скрежетом о валуны ладья тащилась за трактором. Тут и случился инцидент. Через борт в ладью вдруг стала поступать вода редкими всплесками, и раздались первые нестройные, но возмущенные выкрики. Но когда вода стала заливать ладью потоком, поднялся сплошной крик, в котором различить можно всего-то несколько слов — «сука, убью, зарежу». Можно представить себе картину, как в забытом богом краю — Полярном Урале, среди ночи трактор тащил через реку «живую бомбу» , а тракторист, естественно, ничего не слышал из-за шума двигателя и если оглядывался назад, то не видел ничего в темноте, ослепленный ярким светом передних фар. Самое главное, что ситуация стала переходить в трагикомическую — ладья хотя и хлебнула воды, которой хватило, чтобы промочить люде и все вещи, однако всё это произошло за минуту, а мажет быть меньше, и трактор вышел на мелководье. Но этого стало достаточно, чтобы выскочившие на берег первые из потерпевших вытащили из кабины ничего не понимающего тракториста, и тут началось…
Так закончился этот полевой сезон, который можно смело назвать первой настоящей производственной практикой, где я, наверное, повзрослел и обогатился многими житейскими навыками.
Читать далее…
[/tab]
[tab name=’Часть IV’]
Часть четвёртая
И вот я снова в Воркуте. Шёл 1949-й, четвертый послевоенный год. Страна остро нуждалась в угле и других полезных ископаемых для быстрейшего развития промышленного производства. Однако уже с первых дней становления угольной отрасли в Воркуте давала о себе знать нехватка квалифицированных кадров, и в 1940 году было открыто первое ФЗО, а в 1941 году — техникум, о котором я упоминал. Но не менее остро стоял вопрос о кадрах и в геологоразведке, которой ведало в Воркуте Геологоразведочнае управление. Тогда, в Руднике, еще в бытность Геолагоразведочной конторы, также для быстрейшей подготовки специалистов-геологов среднего уровня, как и в угольной отрасли, в 1936 году были созданы по инициативе и под руководством Константина Генриховича Войновского-Кригера курсы коллекторов. На курсах проходили переподготовку люди (около 30 слушателей) с высшим образованием самых разных специальностей, осужденные по политическим статьям, и теперь в ранге расконвоированных заключенных или уже ссыльных они получали начальное геологическое образование. Многие из обучавшихся на этих курсах (их называли «кригеровскими», а слушателей «кригерскими» учениками) стали известными в Печорском крае геологами. Один из них — Георгий Михайлович Ярославцев, биолог по вольному образованию, он впервые в Воркуте (в Хальмер-Ю) применил палеонтологию для выделения маркирующих горизонтов при обработке данных разведочного бурения.
Посёлок Рудник. Воркута, 60-е гг.
По возвращении с поля в Рудник я оказался перед проблемой — как закрепиться на работе в ГРУ? Неожиданно мне улыбнулось счастье.
В отделе кадров мне сказали, чтобы я зашел к начальнику ГРУ Сергею Арсеньевичу Голубеву. После короткого знакомства с моей биографией он направил меня в научно-исследовательский отдел Управления к Вере Петровне Белоусовой — начальнице какой-то спецгруппы. Спецгруппа существовала практически на бумаге, и весь её штат состоял из начальницы и геофизика Анатолия Михайловича Кичанова. После очередного знакомства с моей биографией (основной упор был обращен на сведения о родителях и родственниках) мне сказали, что я могу писать заявление о приёме меня в спецгруппу в качестве ученика оператора-радиометриста. Затем последовало краткое устное ознакомление меня с предстоящей учебой и работой, которые должны проходить с соблюдением и в обстановке строгой секретности. А будущая работа, как мне пояснили, будет связана (страшно сказать) с поисками урановых месторождений физическими методами. Беседа закончилась подпиской о неразглашении каких-то секретных сведений. В упомянутой беседе был сделан упор на то, что мне придётся в быту и на работе находиться в окружении явных и затаившихся врагов народа (бывших политзаключенных), и мне не рекомендуется ни с кем из них заводить дружеские отношения. С такой характеристикой своих сослуживцев была полностью согласна (или делала вид) Вера Петровна Белоусова, моя теперешняя начальница. Как я потом узнал, среди геологов Управления (по крайней мере среди тех, с кем я контактировал па работе) свободными гражданами Советского Союза были, естественно, начальник ГРУ капитан НКВД Сергей Арсеньевич Голубев, начальники партий старшие лейтенанты НКВД Константин Николаевич Прядкин и Михаил Сергеевич Бельский, участки Великой Отечественной войны Николай Маркович Парханов, Вера Петровна Белоусова (супруга Прядкина) и совсем юная выпускница Карелофинского (Петрозаводского) университета Анна Николаевна Шулепова.
Неофициальным начальником и «научным» руководителем группы был Анатолий Михайлович Кичанов. Кто он по образованию и каким образом оказался на Воркуте, я не знал и до сих пор не знаю.
Читать далее…
[/tab]
[tab name=’Часть V’]
Часть пятая
На первых занятиях Анатолий Михайлович Кичанов нам рассказывал (в общих чертах) о радиоактивности, её открытии, о радиометрических методах поисков урановых месторождений. Всё это нам, людям с семи-, восьмиклассным образованием, давалось нелегко, но, как говорится, и зайца можно научить зажигать спички, если его крепко бить… Нас, конечно, не били — все мы были очень прилежными учениками и с завидным упорством одолевали начальные сведения геолого-геофизической науки. Дневной распорядок в спецгруппе складывался следующим образом. В первую половину дня — занятия по общегеологическим разделам с практическим знакомством с образцами горных пород. После обеда — основы электротехники, изучение спецаппаратуры — радиометров разных модификаций, предназначенных для измерения радиоактивного излучения горных пород путем его фиксации газоразрядным счетчиком Гейгера—Мюллера. На другой день (полный) — спецпрактика, которая заключалась в определении того же гамма-излучения горной породы на примитивном приборе, называемом, кажется, электроскопом.
При поступлении на работу (учёбу) в спецгруппу я по молодости не задумывался, где и как жить. Где жили в это время другие мои коллеги, не знаю. Однажды заместитель начальника Управления по АХЧ милейший Залман Моисеевич Ерухимович осчастливил нас, сказав, что нам предоставляется жильё. Оказывается, для нас в конюшне (действующей!) освободили комнату, куда мы незамедлительно и поселились, благо личного скарба у нас практически не было. Именно в конюшне и началось моё официальное постоянное проживание на ближайшие два года. Комната (бывшая шорная) еще долго напоминала нам о своей причастности к лошадиному роду устойчивым специфическим запахом конского пота и дёгтя, оставшегося от конской сбруи. Значительную часть комнаты занимала квадратная печь с плитой. Печка — это хорошо, и мы в этот же день отметили новоселье пшеничной кашей, которая была тогда наиболее доступной для нашего скромного бюджета. А вообще, мы изредка, хотя бы раз-два в неделю, захаживали в поселковую столовую, чтобы отведать котлет, приготовленных поварами-китайцами, как говорят, кулинарами от бога (точно также говорили о китайцах-прачках, китайцах-банщиках, и в то же время не могу не сказать и о китайцах-ассенизаторах: почему-то в Руднике, да и вообще в Воркуте, эту работу выполняли только китайцы).
Панорама посёлка Рудник. Воркута, примерно вторая половина 70-х гг.
Но наконец закончились наши «образовательные» и практические занятия, и нас распределили на полевой сезон 1950 года по партиям. Я был направлен в партию Михаила Сергеевича Бельского (так называемый Объект Урал-2 с большим объёмом горных работ), которой предстояло проводить разведку на молибден. Сборы были недолгие: ящик с радиометром и запчастями, а из личных вещей всего-то ничего. На место я прибыл, когда заброска партии (снаряжение, люди) уже шла полным ходом.
Продолжение следует…
[/tab]
[end_tabset]
